МИШКИНД Давид Григорьевич
Материал из История медицины и здравоохранения Республики Алтай.
[править] Биографические данные
(1910-1982) Еврей. Родился в местечке Мустомяки (Финляндия). В Улалу приехал с матерью (зубной врач Мишкинд Анна-Хая Давидовна) в 1913 году. Окончил Томский ГМИ (1933). Врач-хирург. Работал в Кош-Агачском аймаке (1933-1934), затем в хирургическом отделении Ойрот-Туринской облбольницы (с 1934). Член врачебной комиссии по разрешению прерывания беременности (1937). Зав. хирургическим отделением Ойрот-Туринской облбольницы (1939-1943).
Выбыл в РККА (27.06.1943). Прошел хирургом ВОВ, майор м/сл. Войну окончил в медсанбате II Белорусского фронта г. Ораниенбург (30 км от Берлина).
В послевоенном периоде (с 1948) долго и очень успешно возглавлял хирургическую службу Пензенской железнодорожной больницы (до 1977).
Награжден двумя военными орденами (орденом «Отечественной войны II ст.») (1944) и медалями.
В мирное время награжден знаком «Почетный железнодорожник». Занесен в книгу Трудовой славы г.Пензы (1967).
Отличник здравоохранения РСФСР.
Похоронен в Пензе на "Почетной аллее" Старо-Никольского кладбища.
Мать: МИШКИНД Анна-Хая Давидовна - первый зубной врач в Ойротии.
Архивный документ (Подписи врачей)
Архивный документ: Награждение орд. Отечественной войны II ст. (1944)
[править] Фотоархив
 |  |  |  |  |  |  |
 |  |  |  |  |  |
[править] Л.Ф.Кудряшов По книге: "К ИСТОРИИ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОЙ МЕДИЦИНЫ В ПЕНЗЕ..."
Хирургическим отделением во время войны заведовали Погребной Г.П., затем Карташова З.А., снова Погребной Г.П., пока в 1948 не принял отделение демобилизовавшийся из армии хирург Д.Г. Мишкинд. С приходом в 1948 году к заведыванию хирургическим отделением Мишкинда Давида Григорьевича увеличился объем хирургической деятельности отделения, улучшилось качество и расширились виды хирургической помощи, оказываемой железнодорожникам. Заведующему отделением активно помогали сильные хирурги Карташова З.А., Панфилов А.П., Шаманов В.А., которые были хирургами широкого профиля. Хирургическое отделение железнодорожной больницы, возглавляемое Мишкиндом Д.Г., пользовалось большим авторитетом и доверием у железнодорожников и населения горда. В 50-х – 60-х годах железнодорожная больница являлась также и дежурной больницей по городу для оказания экстренной помощи хирургическим больным и травматикам. В 50-60-е годы в больнице существовала большая художественная самодеятельность, в которой участвовали и работники санэпидстанции. В особенности выделялся хор, в котором участвовало более 30 человек, всем им были сшиты красивые костюмы. В хоре постоянно, на протяжении многих лет, активно участвовали Хлевная О.А., Жемчугова С.А., Иконникова И.Н., Котельникова Л.А., Смирнова М.Ф., Силукова М.П., Бажина А.К., Саханова В.А., Шенец М.Р., Богородицкая А.Я., Сазонова Н.В., Луткова Н.Я. и многие другие. Были и солисты – Ивакина Т.В., Мишкинд Д.Г., Завьялова Г.В. Были и свои танцоры. Аккомпаниатором была О.А. Хлевная. Кстати пианино было куплено профкомом с помощью Врачсанслужбы. Руководил хором на протяжении многих лет Ворожцов К.М. Хор пензенский железнодорожной больницы являлся гордостью не только больницы, но и всего пензенского отделения железной дороги. На дорожных смотрах художественной самодеятельности в г.Куйбышеве он неоднократно занимал первое место.
МИШКИНД Алексанр Давидович (1941-2013). Сын МИШКИНДА Давида Григорьевича.Врач-психиатр, к.м.н. Проживал в г. Сургут, именно А.Д. Мишкинд предоставил всю информацию о семье Мишкиндов.
Вот так кратко он сказал об отце: "Папа всю жизнь был для меня непререкаемым авторитетом, обладал энциклопедическими знаниями, хорошо знал не только свою отрасль медицины, но и классическую музыку, поэзию (особенно поэзию "серебряного века"), литературу, любил путешествовать по стране и каждое лето мы бывали на Кавказе, в Крыму, на Алтае, в Средней Азии. Любил рыбачить (не столько из-за рыбы, сколько из-за возможности поразмышлять на природе), был страстным грибником. При этом был скромнейшим человеком, стеснялся чужого хамства и грубостей. За всю жизнь не слышал от него ни одного нецензурного слова."
Мишкинд А.Д. Монолог русского антисемита (по мотивам книг Г.Климова)
Кто сказал: Исус – еврей?!
Всё жидовские проказы…
Им бы только, чтоб верней
Нас позорить. Вот заразы!
Русский человек задвинут
В социальные зады.
Жидоватые мордвины,
Мордоватые жиды
Всё заполнили окрест,
Всюду не дают просраться;
И несёт Россия крест
Через время и пространство.
Клин не вышибить здесь клином.
Всех в огонь, чтоб не шутили!
Только – Гитлер, только – Климов,
Только Коба – Джугашвили, –
Чтоб Россия – «юденфрай».
Вот тогда здесь будет рай,
Вот тогда, берусь сказать я, –
Все в России будут братья
(В смысле «типа все – братва:
Всех построим на «раз-два»).
Вот тогда, сказать берусь,
Возродим Святую Русь,
Чтобы в том раю возрос
Русский наш – Исус Христос. (2005)
Умер МИШКИНД Давид Григорьевич 4.04.2013. Похоронен в г. Сургут.
 |  |  |
"Жил-был я.... Помнится, что жил" - эту фразу Александр Давидович завещал написать на его памятнике... 04.04.2013 в 9:00 ушел из жизни Мишкинд Александр Давидович.......
[править] Мишкинд А.Д. Из писем о своих предках или "Последний поклон"
Воспоминания получены незадолго до смерти Александра Давидовича Мишкинда, достойного сына достойных родителей
Смотрю на карту Горного Алтая и вижу такие милые сердцу названия. Шебалино - там родилась мама. Онгудай - родина бабушки (маминой мамы) Зинаиды Петровны Орловой (Чевалковой), там же похоронен её дед (прадед?) Михаил Васильевич Чевалков - первый священик-алтаец. Анос - там 16-летняя мама работала домохозяйкой у другого знаменитого родственника Григория Ивановича Гуркина, у него в Аносе была изостудия. Там же жила киногруппа, во время съёмок фильма «Белый клык» (старый вариант с Жаковым и Свердлиным) мама варила артистам обеды. Чемал - там мы жили до окончания войны, бабушка и мама учительствовали в Чемальской школе, при школе и жили, и туда за нами приехал отец в 1946 году. Ну и многое другое.
АВТОРИТЕТ НЕПРЕРЕКАЕМ
Всю жизнь папа был для меня непререкаемым авторитетом: он обладал энциклопедическими знаниями, хорошо знал не толь- ко свою отрасль медицины, но и классическую музыку, поэзию (особенно поэзию «серебряного века»), литературу, любил путешествовать по стране. Каждое лето мы бывали на Кавказе, в Крыму, на Алтае, в Средней Азии. Любил рыбачить (не столько из-за рыбы, сколько из-за возможности поразмышлять на природе), был страстным грибником. При этом был скромнейшим человеком, стеснялся чужого хамства и грубостей. За всю жизнь не слышал от него ни одного нецензурного слова. Войну он закончил в составе одного из медсанбатов Второго Белорусского фронта. Медсанбат стоял в городке Ораниенбург (30 км от Берлина). Туда приехали и мы с мамой (мне было 5 лет, а родился я в Горно-Алтайске, тогда ещё Ойрот-Туре в 1941 году) и жили там до 1948 года. После демобилизации осели в городе Пензе, где папа заведовал большим хирургическим отделением железнодорожной больницы и был из наиболее заметных хирургов города. Мама преподавала в школе историю и географию. Папа умер от повторного инсульта 17 января 1982 года в возрасте 71 с половиной года. Маму 4 года назад после инсульта я перевёз сюда, в Сургут, и в июле 2010 года она умерла также от повторного инсульта в возрасте 89 лет.
«ЖЕЛЕЗНАЯ ЛЕДИ» АННА-ХАЯ
Моя бабушка и мама моего отца - Анна-Хая Давидовна Мишкинд родилась в 1880 году в Белоруссии (тогдашней Польше, предположительно в местечке Ляховичи) в семье раввина. По-видимому, она была весьма независима и свободолюбива, и все эти еврейские религиозные заморочки с молитвами и многочисленными ритуалами, с абсолютным подчинением мужчине (отцу, мужу) ей не нравились. Каким-то образом она сумела поступить и окончить Варшавскую зубоврачебную школу и стать зубным врачом. Но потом, как в «Испанской балладе» Фейхтвангера, случилась неравная любовь с поляком, католиком Григорием Касмальским. Брак был невозможен: она иудейка, он – католик. Бабка не захотела менять религию, хотя была абсолютно нерелигиозной, скорее атеисткой. Он, естественно, не хотел принимать иудаизм. Да, думаю, это и неважно было для них. Тогда раввин Давид Мишкинд проклял свою дочь, и вся еврейская община осудила её. Хая с паном Григорием плюнули на всю эту возню и уехали в Финляндию (в те времена она, как и Польша, была частью России). У Григория там жил не то брат, не то дядя, который и устроил его объездчиком лесных территорий, что-то вроде лесничего. К тому времени Хая 11 августа 1910 года в финском местечке Мустомяки родила мальчика, которого назвала Давидом. Это и был мой папа. А примерно через год Григорий попал под дождь, был в одной рубашке, простудился и умер, скорее всего, от пневмонии. Анна (так Хаю звали по-русски) осталась одна. Отец как бы простил её, семья звала её назад, но бабушка отказалась воссоединяться с семьёй и решила уехать подальше от них. Видимо, сильна была обида. Так она оказалась в Санкт-Петербурге, где какое-то время жила нелегально и работала на кого-то, тоже нелегально, не имея никаких регистрационных документов, кроме паспорта, в котором она была обозначена как «девица Анна-Хая Мишкинд с ребёнком», что её безмерно оскорбляло. Потом, чтобы не попасть в тюрьму, уехала и так же нелегально работала в Нижнем Новгороде (жила при этом в Сормово), потом под угрозой той же тюрьмы уехала куда подальше. Этим «подальше» оказался Горный Алтай, куда она и приехала в 1913 году. В середине 30-х годов работала зубным врачом в Ойрот-Туринской областной больнице, потом – в городской поликлинике. Жили в ужасающей нищете. Мама рассказывала, что её поразила бедность будущего мужа (они поженились в августе 1939 года, она была на 11 лет моложе): Доня (так его звали друзья), тогда уже известный хирург, спал на узкой железной койке, свекровь - на сундуке, в доме - никакой обстановки. Жили в какой-то развалюхе. Папа, смеясь, рассказывал: «Маминой зарплаты хватало на то, чтобы купить мешок семечек». Характер у Анны Давидовны был «железный», суровый, жестковатый, неласковый, но сына своего она любила и выучила, что при её достатках было очень трудно. Специалистом она была очень хорошим, но с пациентами была сурова, без сюсюканья.
ПАРАДОКСЫ
Близких друзей Анна Давидовна не заводила, даже среди интеллигенции, которой в 30-е годы очень много приехало на Алтай из Ленинграда, Москвы, Польши. Это были сосланные литераторы, музыканты, учёные – рафинированные российские интеллигенты, попавшие в страшную сталинскую мясорубку и уцелевшие хотя бы физически. И ещё: еврейка, дочь раввина Хая Мишкинд не любила евреев, считая их суетливыми, многоречивыми, неискренними, навязчивыми, изворотливыми, то есть не любила она именно местечковых евреев с этим их неискоренимым шлейфом местечковости, который мы хорошо знаем по Шолом-Алейхему и Бабелю. Видимо, навечно осталась в ней обида на своё семейство, разрушившее её жизнь. Поэтому и сыну ничего о семье практически не рассказывала. Известно, что у неё была красивая сестра Эстер, уехавшая в Париж ещё до революции и имевшая сына Давида, примерно папиного ровесника. Мама вспоминает случай, который её очень неприятно поразил, покоробил. В самом конце тридцатых к их дому подошёл пожилой прилично одетый еврей и попросил милостыню. И Анна Давидовна отказала. Отказала демонстративно, сказав: «Еврей не должен побираться!». Анна Давидовна была очень хорошо образована, знала несколько языков (русский, идиш, немецкий, польский, французский), причём, говорят, что на каждом она говорила без акцента. Но сына идишу не учила, считая, что местечковый идиш оставляет неизгладимый след в каждом языке. Думаю, она в большой степени была права. Именно этот акцент педалируется в анекдотах, или, например, у Бабеля: «опишу вам только за то, что мои глаза собственноручно видели», или «пусть вас не волнует этих глупостей». И он (акцент) действительно неискореним. Немецкому она папу учила, и он немного говорил по-немецки.
Нелюбовь к местечковым евреям передалась и папе. Вместе с тем, среди наших знакомых было много евреев. Но не местечковых. Музыкантов, инженеров, врачей. И на еврейские концерты папа с удовольствием ходил и слушал еврейские песни, не понимая ни слова. И любил Шолом-Алейхема. Эх, всё в нас перемешано самым причудливым образом. Умерла Анна Давидовна в августе 1944 года в Горно-Алтайске от, предположительно, почечного заболевания (возможно, рака). Похоронена на городском кладбище где-то недалеко от церкви, но точного места мы не нашли, хотя пытались это сделать в 1960 году.
КТО УБЕРЁГ ОТ РЕПРЕССИЙ
Анна Давидовна была уверена, что папу арестуют в 1937 году. Почему? В анкете было записано, что у папы дядя живёт в Америке, кроме этого, его близкий друг Петров был арестован вместе с родителями-учителями. Это давало право НКВД арестовать и отца. Но никто его не тревожил. Анна Давидовна удивлялась.
Мама мне рассказывала, как в сентябре 1945 года она повстречалась с врачом Шпилькиной, которая училась вместе с папой в 9-ом классе, была старше его на 2 года. Илья Александрович Шпилькин, её отец, был известным в Горном Алтае фельдшером. А моя бабушка Анна Давидовна считала его стукачом. Мама была такого же мнения. Дочь его, Валентина, тоже окончила Томский мединститут, не знаю – в одно время с папой или в разное. О ней почему-то говорили как о «тёртом калаче». Анна Давидовна не любила её и часто отзывалась о ней отрицательно. Так вот, встретилась Валентина Шпилькина с моей мамой и как-то радостно заговорила с ней. Начала расспрашивать о папе и предложила пойти на стадион - ей нужно что-то рассказать маме, но так, чтобы никто не слышал. Они пошли на пустой стадион, сели где-то в средних рядах и там Шпилькина рассказала, что в 1937 году она работала врачом в НКВД. Через её руки проходили все дела, в том числе и папино. Она сумела переложить папино дело в ту стопку дел, которые уже были «отработаны», то есть больше оно ни в чьи руки не попадало. Мама похолодела, а Валентина попросила её папе об этом не говорить. На прощание сказала, что на Алтай она больше не вернётся, что она рада за Доню – замечательного человека, что у него такая хорошая и хорошенькая жена. Папе мама об этом разговоре со Шпилькиной рассказала уже в Германии. Он тогда ответил, что Валентина была в него влюблена и долго его преследовала. А наша семья, конечно же, ей очень благодарна, что она спасла отца от репрессий.
СЛУЧАЙ В МЕДСАНБАТЕ
В институте отец дружил с Вадимом Вограликом (Вадей, как он его называл) - будущим основателем советской школы иглорефлексотерапии. После окончания медфакультета Томского университета некоторое время (два с лишним года) работал в Кош-Агаче (граница с Монголией), был единственным врачом на большой территории. Затем работал хирургом в Ойрот-Туре. Был дружен с Андреем Викторовичем Анохиным (алтайский композитор и этнограф, собиратель алтайского фольклора), пел у него в хоре. Кстати, Анохин дружил с одним из моих дедов - Константином Петровичем Чевалковым, и умер у него на руках, когда ехал к нему в гости в Верхний Куюм, там же и похоронен. Папа в молодости был спортивный паренёк, занимался борьбой, играл в составе городской сборной по футболу.
Отец крайне мало рассказывал о войне, но один рассказ меня в своё время поразил. Одно время папа служил в медсанбате в составе танковой армии Рыбалко. Эти войска всегда на прорыве, и работы хирургам там бывало очень много, особенно при наступлении. Засыпали за операционным столом. Естественно, было не до пластики, главное жизнь сохранить и следующего спасти. Ампутаций было очень много. Лиц раненых практически не видели: перемылись - и следующий, накрытый с головой пациент. С утра - обход прооперированных. Делает он обход, и вдруг слышит: «Доня!». Смотрит, а там его друг по футбольной команде с ампутированной ногой. «Доня, а как же я теперь в футбол буду играть?!» Поплакали вдвоём...
ИНОСТРАННЫЕ ФАМИЛИИ
Кроме того, папа был страстным театралом, и сам играл в народном театре Ойрот-Туры. Кстати, это отдельная интереснейшая тема. Я и сам бы с удовольствием прочитал. Но никто ещё не написал об уникальном явлении - населении Горного Алтая, и в частности - Горно-Алтайска в 20-30-е годы прошлого века. Как получилось, что этот захолустный уголок России, эта Ойкумена Советской империи стала местом ссылки в первую очередь интеллигенции?
Сначала, в основном, ленинградской. Появились учителя, литераторы, музыканты, артисты. В этой маленькой грязной Улале вдруг появляется почти профессиональный народный театр, который ставит «Маскарад» Лермонтова (папа играл там князя Звездича) и «Бронепоезд» Всеволода Иванова (папа играл в нём красноармейца-цыгана). Появляется литературное объединение, оркестр. Анохин создаёт хор, который поёт алтайские и его собственные песни (и не только). Помню, папа нет-нет, да и начинал напевать анохинскую «Кан Алтай, кайра Канн». Были привезены сотни пластинок симфонической и оперной музыки (мама только на них и воспитывалась). В Улале (подумать только!) даже играют в «буржуазную» игру пинг-понг. (В начале 30-х за увлечение этой игрой могли выгнать из комсомола и сделать соответствующие «оргвыводы»).
А в конце 30-х годов - новая волна приезжей интеллигенции, теперь уже из разорённой и поделённой между Гитлером и Сталиным Польши, и таких же разорённых и поделённых стран Прибалтики. Появляется много иностранных фамилий. Маминой лучшей подругой с 1932 года до конца жизни была латышка Людвига Доминиковна Дановская (ныне живёт в Риге, ей 91 год). Среди друзей родителей чех Карл Кашпарек. На свадьбе у родителей гуляет их друг немец Эбергард Дзибель (в дальнейшем прошел трудармию, переехал в Ленинград, работал инженером в Метрострое, а в начале 1990 х вернулся в Германию, где он родился). Многие из них потом бесследно исчезали. Я читал, что в начале 90-х на окраине Горно-Алтайска раскопали ров со множеством скелетов. Есть подозрение, что там лежат и косточки Г.И. Гуркина. Лежать бы там и моему троюродному деду Николаю Ивановичу Чевалкову, да вот незадача: сам помер в том же году...
Отец был в числе 50 почётных граждан города Пензы, которые в 1967 году подписали письмо потомкам. Письмо было замуровано в основание памятника «Росток» на набережной и должно было быть вскрыто в 2017 году к 100-летию Революции. Теперь уж, видно, не будут вскрывать...
Похоронен папа в Пензе на «Почётной аллее» Ново-Западного кладбища (правда, на задах её, а на самом почётном месте похоронены… вор «в законе» и «цыганский барон»). На похоронах папы было очень много народа. Он прожил замечательную жизнь.
Мой дед Александр Сергеевич Орлов (отец мамы) прожил очень короткую жизнь. После революции он продолжал заниматься наукой, а его родная сестра Людмила с головой ушла в революцию, стала заядлой коммунисткой, какое-то время работала в ЧК. Они с Александром постоянно спорили и ссорились по политическим вопросам. Она кричала ему: «Ты – меньшевик!» Он отвечал: «Дура! Я – биолог». Вот как рассказывает об этом периоде мама - Ольга Александровна Орлова: «В 20-х годах Александр работал в отделе статистики города Ойрот-Туры (будущего Горно-Алтайска). Однажды его послали в Куюм в качестве уполномоченного по экспроприации циркулярной пилы. Увидев там Зину, «уполномоченный» влюбился в неё. С помощью Анохина Зинаида получает назначение в Чемал, в ту школу, в которой она когда-то училась, но это была уже советская школа. Дали и комнату, именно ту, где Зина провела 4 года, учась в миссионерской школе. Туда-то и приехал Александр Орлов делать предложение Зинаиде. Зине нужно было сменить фамилию, ибо советские «органы» ещё помнили Голубева и Гавриила Чевалкова, (о которых я расскажу ближе к концу этого повествования – А.М.). А пока что, в 1920 году, Александр Орлов женился на моей маме Зинаиде Петровне Орловой, в 1921 году родилась я, а уже в 1923 году, в возрасте всего 28 лет мой папа Александр Сергеевич Орлов умер от брюшного тифа. Начал было выздоравливать, а когда ему разрешили есть, то сварили пшённой каши (чего нельзя было категорически, но тогда об этом не знали), и начался перитонит - в три дня его не стало».
У мамы сохранились бумаги, связанные с его работой в отделе статистики, и бабушкины документы, связанные с похоронами и дальнейшими хлопотами о пенсии. Вообще, от мамы остался большой архив писем, документов и... стихов. Никто не знал, что она пишет стихи. Простые, чистые прозрачные. До последних дней она мечтала ещё раз побывать на Алтае, своей родине:
Уведи меня, дорога,
В милый край, где дядин дом,
Там осталось за порогом
Детство в свете золотом.
Пахнет мёдом там и хлебом,
Там хрустальная вода,
Мне бы вновь под это небо, -
Хоть одним глазком туда...
ДВЕ МОИ БАБУШКИ – КОММУНИСТКА И АНТИСОВЕТЧИЦА
Очень хорошо помню бабушку Милю – ту самую революционерку и чекистку. Добрейшая, незлобливая, спокойная женщина, совершенно не приспособленная к жизни и быту, ничего бытового не умевшая делать, например, готовить пищу, но при этом великий теоретик. В 1960 году, когда мы были на Алтае, то жили у бабушек в Чемале. Они жили вместе – Людмила и Зинаида. Баба Миля имела неплохую для сельской пенсионерки домашнюю библиотечку, но подобранную как-то странно, я сначала даже не понял принцип подборки. Она объяснила: - Я хочу выяснить признаки, характерные для литературы того или иного народа: французской литературы, английской, американской, финской и так далее. Поэтому я читаю по 2-3 книги из каждой страны. Она не просто читала, она конспектировала эти книги, делала своего рода рецензию, описывала своё развёрнутое мнение о книге, особый упор делала на идеологическую выдержанность книги. После её смерти осталось немало толстых общих тетрадей с этими рецензиями, они лежат у мамы вместе с Людмилиными альбомами с фотографиями и письмами. То есть, баба Миля не читала, а изучала, анализировала книги.
Баба Зина, напротив, читала очень эмоционально, иногда хохотала, иногда чертыхалась, а иногда и запуливала книгу в угол со словами: - Враньё! Я читала эту книгу сорок лет назад, было написано по-другому. Я злился и доказывал, что такого не может быть, что она просто забыла. Но… Прошло время, и я сейчас тоже вижу, что некоторые книги – таки-да! – что-то изменили в тексте, а после распада Союза выходили материалы, доказавшие, что в советские времена даже у классиков – русских, французских, американских – книга переделывались целыми страницами.
Вообще, бабушки жили в условиях чрезвычайно убогих, в небольшой комнате с двумя окнами на первом этаже двухэтажного деревянного дома, которую выделили бабе Миле как ветерану партии и труда. Был довольно большой огород, на котором росло всё необходимое: картошка, морковь, капуста, помидоры, зелень и тому подобное. Из мебели в комнате были только хромой стол, два таких же колченогих стула, две сломанных металлических койки с пружинной сеткой, со сломанными ножками, вместо которых подкладывались чурбачки и деревянные ящики, этажерка с книгами. При этом на стене возле этажерки постоянно висел портрет товарища Сталина, и я до сих пор не понимаю, как удалось бабушкам прийти к такому компромиссу. Баба Зина была верующая, в доме держала икону, ходила в церковь. К тому же она была ярой антисталинисткой, и вообще антисоветчицей. Сталина иначе как «усатый вурдалак» и «бандит» она не называла даже в трезвом виде, а уж, будучи пьяной, что бывало частенько, на язык она вообще была крайне несдержанна, остаётся только удивляться: как она уцелела в сталинские времена? Баба Миля наоборот была фанатичная коммунистка и ярая сталинистка, Сосо был её кумиром, и портрет Сталина, висевший на стене даже во времена борьбы с «культом личности», доказывал это.
ОСНОВАТЕЛЬ РОДА ЧЕВАЛКОВЫХ – ЧЕБЕЛЕК
О прапрадеде Константине Чевалкове я, к сожалению, ничего не знаю, кроме того, что был он чистокровный алтаец (ойрот) – теленгит. Кроме того, Константин был крещёный алтаец, хотя в начале девятнадцатого века крещёные алтайцы нередко наряду с православием исповедовали и религию своих предков – шаманизм, ходили и в церковь, и к шаманам. Можно предположить, что и с Константином было то же, но чего не знаю, того не знаю. И кто была его жена, мне тоже не известно. Но что один из его сыновей – Пётр Константинович Чевалков, чистокровный алтаец – стал моим прадедом – это точно. Он умер в 1930 году в возрасте 80 лет.
Пётр был образованным человеком, и до поры до времени был православным священником. Позже его расстригли после какого-то скандала с его церковным начальством. Где-то в уголках моей памяти сохранилось предание, может быть, рассказанное бабушкой Зиной, будто расстригли его после того, как в какой-то праздник, будучи в подпитии, он сыграл «барыню» на церковных колоколах. После этого Пётр Константинович учительствовал, таёжничал, охотничал. Я не знаю, когда он женился: будучи священником, или уже после снятия сана. Но женился он на русской девушке из Бийска, бесприданнице Марии Степановне Рушенцевой. Мария не имела образования, хотя была грамотна. Корнями Рушенцевы были из Рязани. Умерла Мария Степановна в 1905 году, не знаю, в каком возрасте.
У Петра и Марии Чевалковых было шестеро детей. Более всего мне известен их третий ребёнок - сын Константин (1884-1938). Он был интересный человек, образованный (окончил реальное училище в Бийске), работал учителем, имел «золотые руки», столярничал, разводил пчёл, интересовался науками, дружил с весьма неординарными людьми - с великим алтайским художником Григорием Ивановичем Гуркиным, известным алтайским композитором и собирателем алтайского фольклора Андреем Викторовичем Анохиным.
В 1926 году Г.И. Гуркин написал портрет Константина Петровича в красной рубахе. Я видел этот портрет в семье Елизаветы Петровны (сестры бабушки Зинаиды). Но безалаберная Елизавета ценностью его не считала и использовала на кухне как подставку под кастрюли. В нашей семье тоже хранились две картины Гуркина. Одну кто-то украл вместе с орденами папы, судьбу её сейчас не знаю. Вторая, свёрнутая в рулон, (эскиз баньки в усадьбе Гуркина в Аносе) много лет лежит в Пензе. Краска начала осыпаться. Лет 15 назад мама пыталась отдать её на реставрацию в Пензенскую художественную галерею им. Савицкого, но там заломили такую цену, что она отказалась от этой мысли. Константин Петрович Чевалков переписывался с Петербургской Академией наук по каким-то вопросам, связанным с Алтаем. Короче – он был «цивильным» алтайцем, но связь с простыми алтайцами – охотниками, рыбаками, пастухами - не терял, они часто приезжали к нему за советом или помощью, оставались ночевать у него. Они очень уважали Константина. Во дворе своего дома в Верхнем Куюме Константин построил бревенчатую восьмиугольную юрту, где гости и ночевали. Сидел с ними в юрте, угощал, пили араку – алтайскую молочную водку (вообще пил он мало и очень переживал за бабушкины выпивки). При этом ел и пил всегда только из своей отдельной посуды – боялся заразиться бытовым сифилисом, которого в то время на Алтае было много. И вообще, Константин был человек на Алтае известным. - Аленька, - не раз говорила мне бабушка в подпитии, - если тебе будет плохо, или начнётся война, приезжай на Алтай, зайди к любому алтайцу, ударь себя кулаком в грудь, - она показывала, как я должен это был сделать, - и скажи: «Я – Чебелек», и весь Алтай поклонится тебе!». - А что это – «Чебелек»? - А так звали основателя рода Чевалковых, от него пошла наша фамилия. Я тогда молодой был, глупый, и не спрашивал подробностей. Думаю, бабушка могла бы рассказать немало о предках и деталях той жизни. «Если бы молодость знала, если бы старость могла!».
Ещё одна самобытная фигура в окружении Константина Петровича – известный алтайский художник Николай Иванович Чевалков (1892-1937). Это тоже – родственник, бабушкин троюродный брат. Николай Иванович дружил с бабушкой Зиной, она ему нравилась, и он не раз говорил, как бы в шутку: «Вот, Зинка, я бы с удовольствием женился на тебе, но нельзя, закон не позволяет, мы из одного семейства». Николай Иванович был на 4 года старше Зинаиды Петровны. Он был очень интересным художником, картины его были похожи на картины постимпрессионистов, он и был алтайским постимпрессионистом, его даже называли «алтайским Гогеном». Ну, а в тридцать седьмом он умер своей смертью, причину не знаю.
БАБА ЗИНА ЗА ОДНУ НОЧЬ СТАЛА СЕДОЙ
Ну а самой младшей из шести детей Чевалковых была моя родная бабушка, мамина мама – Зинаида (1896-1971). Была она младшей в семье, всеобщей любимицей, а потому - балованной, своенравной, несколько капризной. Её отдали учиться в монастырскую школу, которую незадолго до того основал тогдашний митрополит Алтая – Макарий. Образование там давали очень хорошее, бабушка до самой смерти писала без ошибок, хорошим почерком, много читала, неплохо знала историю и географию. И ещё – она очень любила Алтай. Была она очень хорошенькой, миниатюрной, фигурку имела точёную, в неё часто влюблялась. Она окончила монастырскую школу в 16 лет, после чего её направили работать учительницей в глухой посёлок Ингурёк. Поселили в доме недалеко от маленькой деревенской церквушки, где до этого жила монашка, которая сошла с ума и повесилась. Когда бабушка вселилась в эту избу, везде были нарисованные мелом кресты - на окнах, на дверях. В советское время из церкви сделали клуб: там проводили всякие собрания и «мероприятия». (В 1966 году мы ночевали в этом клубе вместе с какой-то туристической группой из Новосибирска. Под приподнятым полом бывшей церкви всю ночь возились и хрюкали ночевавшие там свиньи. Поздно вечером склоны гор, окружающих Ингурёк, окутал туман, и из тумана со склонов в деревню поплыл странный звон. Потом из тумана появились коровы с пастухом. На шее каждой из коров был привязан специальный колокольчик – «ботало» - для того, чтобы было слышно корову, если она забредёт куда-нибудь).
Через какое-то время Зинаида вернулась в Улалу. Бабушке было лет 20, когда в неё влюбился начальник полиции Горного Алтая - Голубев, они женились, в 1918 году у них родилась девочка Таня. А через несколько месяцев Улалу заняли «красные», на глазах у Зинаиды они убили Голубева, искали Ганьку*, который ушёл с «зелёными». Несколько часов бабушку «держали под пистолетом», как она выражалась, с грудным ребёнком на руках, на холоде. После этого бабушка за одну ночь абсолютно поседела. Сердобольная соседка посоветовала ей остричься наголо, после чего у неё отросли абсолютно чёрные волосы. Она же отпаивала Зинаиду самогоном. С этого времени бабушка периодически запивала. Запои были тяжёлые, со скандалами, драками, амнезиями после протрезвления, депрессиями и тому подобным. А через какое-то время она вышла замуж за Александра Сергеевича Орлова, о котором я сказал выше. Здесь и объединились линии Чевалковых и Орловых. Таня умерла от дифтерита в 1922 году. А в 1921 году родилась моя мама – Ольга Александровна Орлова.
- ГАВРИИЛ (Ганька) – брат моей бабушки Зины. Безалаберный и хулиганистый парень, бабник, бесшабашный драчун. Во
время гражданской войны воевал на стороне «зелёных» - алтайских партизан-националистов, был убит предположительно в 1920-1921 году.
[править] Мишкинд А.Д. "Национальный вопрос"
Раздался стук в дверь, и надтреснутый тенорок дяди Сёмы позвал: - Давид Григорьевич, можно Вас на минутку? Отец вышел: - Что случилось, Семён Васильевич? - Пойдемте, что покажу. - А что случилось-то? - Пойдемте, покажу. И Алика прихватите. Папа позвал меня, и мы пошли за дядей Сёмой, больничным конюхом. Интонации в голосе дяди Сёмы не предвещали ничего хорошего. Я шел и гадал, чем я провинился? Я лихорадочно перебирал события последних дней и не мог припомнить ничего такого, за что можно было бы сильно ругаться. Мы обошли палисадник, и зашли за заднюю стенку склада. Остановились. Дядя Сёма показал рукой на заднюю стенку склада, на которой были написаны «стихи». - Это Алик написал. Я специально позвал вас, чтобы вы не подумали, что это мои ребята баловались. Отец хмуро прочитал. На стене красовался «шедевр», который за несколько дней до этого мне чрезвычайно понравился своим «искрометным остроумием» и «утонченным изяществом». Не знаю, кто научил, не помню. Может, шофера. Может, мой заклятый друг Борька Житков, он был старше меня года на четыре, мне в это время было лет десять, стало быть ему – лет четырнадцать. На стене крупным хорошим почерком было старательно написано:
«Жид-еврей насрал вбутылку
И кричит своим детям:
Дети съешьте половинку,
Остальное я продам»
Дядя Сёма наблюдал за отцом, и на его лице играла гадливая усмешечка. Папа еще раз внимательно прочитал. - А почему с ошибками? - А где ошибки? – обиделся я на папу, не оценившего «шедевр». - Ну, как же? Во-первых «в бутылку» пишется отдельно. Во-вторых, после «дети» нужна запятая, это обращение. Кроме того, в русском языке нет слова «детЯм». Не говорят по-русски «детЯм». «людЯм». Говорят: «дЕтям». «лЮдям». Он помолчал, еще раз прочитал. - А кто такой «жид-еврей»? - Ну, не знаю… Ну, так жадного человека называют. - А кто такой «еврей»? - Ну, не знаю… Жадюг так называют. - Нет. Евреи – это народ такой. Национальность такая. Это самый древний народ на земле. На земле живут многие народы, многие национальности. Частенько они не любят друг друга и дают друг другу обидные клички. Вот для евреев обидная кличка – «жид». А есть другие национальности, татары, например. Слышал? - Слышал. - Немцы. Вот у немцев другая обидная кличка, русские их называют «фрицами». Французы – «бошами». Для них это обидно. Есть русские. Их тоже дразнят другие народы, «иванами», или «кацапами». Есть грузины. Вот товарищ Сталин – грузин. Есть мордва. Вот дядя Сёма – мордвин. У мордвы тоже есть обидные клички, дразнят их «мордвишками» или «мордами». Но дразнят их только непорядочные люди. Только очень гнусный человек может оскорбить другого человека за то, что он другой национальности. Фашисты были такими. Они не любили евреев и во время войны шесть миллионов евреев убили, сожгли, расстреляли. Ты представляешь, сколько это – шесть миллионов? - Много, - сказал я. - Это не просто много, это очень-очень много. Это примерно в двадцать пять раз больше всего населения Пензы. Представляешь: убить двадцать пять Пенз. Мне стало не по себе. Я взглянул на дядю Сёму. Как я его ненавидел в этот момент, за то, что он наябедничал! Дядя Сёма стоял и уже не улыбался. Он стоял красный и серьезный. Папа сказал: - Да и стихи-то очень неважные. И рифма неточная, и остроумия в этом мало. И вообще писать на заборах, на стенках, это тоже очень гнусно. «Жид-еврей»… Вот я – еврей. Это я тот самый «жид-еврей», который насрал в бутылку и кричит своим «детЯм». Но у меня кроме тебя и Ларисы других детей нет. Это значит я вам с Ларисой кричу, чтобы вы съели половинку, остальное я, значит, буду продавать. Я понял ужас ситуации и заплакал. Ну, никак я не хотел обидеть папу, которого очень любил, уважал, и которым гордился. - Нечего реветь. Только запомни все это. Он повернулся к дяде Сёме: - Спасибо, Семён Васильевич, что сказали. - Извините, Давид Григорьевич… - Ничего. – И папа зашагал домой. Я, повзрыдывая, поплелся за ним. Боже, как мне было стыдно. Никогда в жизни такого стыда я не испытывал. Дядя Сёма крикнул вслед: - Стереть? - Не надо, он сам сотрет. Возьмешь кастрюлю с водой, тряпку, и все сотрешь.
Конечно, я стер. Но было очень стыдно. Это был первый урок по вопросам национальности. До этого я даже не представлял, что имеются разные национальности. Играли все вместе. Но иногда окружающие как-то странно «подъелдыкивали» надо мной, Подсмеивались. Я не придавал этому особого значения, но не понимал – почему?
Был еще один урок на ту же тему. Я уже не помню за что, но мне обещали купить конструктор. На улице Московской, на горе, в магазине игрушек продавались конструкторы. Разные. Были маленькие, средние, а один был очень большой, великолепный. Большая коробка, в которой в разных отделениях лежали серебристые планки разной длины с отверстиями, каждая в своем отделении, уголки, какие-то сложной формы соединения. Отдельно в коробочках лежали болтики и гаечки, колесики, шкивы, и еще в особом отделении лежали два красивых ключа и отвертка. Кроме того, там были какие-то длинные оси с резьбой по всей длине. Внутри еще лежала книжка с инструкциями как собирать те или иные механизмы. Механизмов было много: подъемный кран, автомобиль, лебедка, самолет, еще что-то. И всё это находилось в красивой коробке, на которой все эти механизмы были нарисованы уже в собранном виде. Ну, просто мечта, а не конструктор! Я страстно хотел иметь этот конструктор, и он был мне обещан. Не помню, за что. Может быть, за хорошее окончание учебного года. И вот наступил момент. Мы с папой собрались и пошли пешком. Это довольно далеко. Мы вышли на улицу Московскую и шли по ней в сторону Советской площади. Надо сказать, что в ту пору в Пензе очень много было «холодных сапожников». Так называли сапожников, которые работали на улице. Стояли будочки чуть больше телефонной будки. Когда они были закрыты, там не было ни окон, ничего. Когда их открывали, дверь распахивалась, на обратной стороне двери была маленькая витринка с нехитрым товаром, который можно было купить в этой маленькой лавочке: шнурки для ботинок, сапожная вакса, стельки, еще какая-то сапожная мелочь. Сам хозяин сидел в будке, наружу он выставлял высокий ящик с прибитой дощечкой в форме следа, на которую клиент ставил ногу, перед тем как сапожник начинал чистить ботинок. Когда будка закрывалась, то снаружи ничего не было видно, один только замок. Таких будок в Пензе было великое множество, особенно на улице Московской и в районе рынка. И сидели в этих будках страшные люди: черные, усатые, с какими-то разбойничьими глазами, которые говорили на странном гортанном языке, и этот разговор постоянно походил на ругань: они кричали друг на друга, отчаянно жестикулировали, размахивали руками. Я их очень боялся. Все в Пензе их почему-то называли «армяшками». Я не знаю почему: «армяшки» и всё. Шли мы с папой по улице, о чем-то разговаривали, и в разговоре я вставил что-то такое про «армяшек». Отец даже остановился: - Какие армяшки? - Ну вот, в будках сидят, - говорю я. - А почему армяшки? - Ну, так их называют. - А ты как думаешь, что такое «армяшки»? - Ну, я не знаю… Есть врачи, учителя, рабочие… А это «армяшки». Папа рассмеялся и сказал: - Нет. Во-первых, не «армяшки», а армяне. «Армяшки» – это обидное прозвище. Есть такой древний великий народ с богатой культурой, который называется армяне. Их главная страна – Армения, на Кавказе. Но дело в том, что в будках этих сидят не армяне. Это сидят айсоры. А айсоры – это потомки тоже очень древнего народа, даже более древнего, чем армяне – ассирийцев. Когда-то, несколько тысяч лет назад, была огромная империя ассирийцев, были у них великие цари и полководцы. Потом эта империя распалась и ассирийцы разбрелись по всему свету, они живут в разных странах. Вот у нас в стране тоже живут ассирийцы. Они себя называют айсорами. К армянам они не имеют никакого отношения. Стыдно этого не знать культурному человеку. И это был второй урок по национальному вопросу. А конструктор в тот раз мы купили. Мы пришли в этот магазин, я долго глазел, долго выбирал, ну и выбрал, конечно, тот самый, большой, вожделенный, указал на него пальцем: - Этот. Папа спросил продавца: - Сколько? - Семьдесят два рубля. - О-хо-хо, трещит папин карман, - засмеялся отец и расплатился. Мы пошли домой, и я гордо нес эту коробку, которая до-о-олго была у меня, и даже в девятом-десятом классах я использовал отдельные детали этого конструктора для всяческих физических и химических опытов. Замечательный был конструктор!
[править] Мишкинд А.Д. "О религии и антисемитизме"
"Душа любого человека это часть Высшего Разума. Рождаясь (а, скорее всего, – зачинаясь) человек получает часть этого высшего разума, живет, пополняя ее (кто чем, по-разному), и, умирая, отдает ее назад. Об этом и в Библии сказано: прах к праху, а душа к Богу. Поэтому в дальнейшем тексте, говоря «Бог», я имею в виду Высший Разум».
С юности меня интересует вопрос, на который я пока так и не нашел ответа; откуда взялся антисемитизм, где его корни? Все версии, о которых мне приходилось читать или слышать меня не убеждают: Евреи убили христианского Бога. Зависть окружающих к умению евреев хорошо жить. Повсеместное занятия ростовщичеством. Жиды захватили власть в России (или в других странах). «Что пьют они кровь христианских младенцев». Евреи сделали революцию. Сионистский заговор с целью захватить весь мир («Протоколы»). Антисемиты – дураки, темная необразованная масса. И так далее и тому подобное. Всегда удивлялся: евреев, давших миру огромное количество великих людей (ученых, литераторов, музыкантов и проч.) дружно ненавидят во всех странах, где бы они не появлялись, и во все времена. А вот к цыганам (тоже рассеянным, но не давших миру никого: воруют, торгуют наркотиками, попрошайничают, ну, еще поют-пляшут) относятся снисходительно, частенько тоже не любят, но не до такой же звериной ненависти, что-то я не слышал о цыганских погромах. И чаще всего отношение к цыганам все-таки высокомерно-снисходительное. И назвать антисемитов дураками и отмахнуться от них тоже нельзя: не были дураками Вагнер, Гоголь, Вольтер, Гегель… Даже людоеда Гитлера вряд ли дураком назовешь. Да и Шафаревича с Куняевым. И даже забубенного антисемита Григория Климова; вон как лихо и ярко пишет свои опусы! В чем же дело? Избранный Богом народ, возлюбленный Богом народ?.. И появилось это явление не с момента казни Христа, а задолго до того, со времени Авраама, который первый назвал себя евреем и который заключил завет с Богом. Антисемитами были и египтяне времен фараонов, и вавилоняне, и древние дохристианские римляне. В какой бы стране не появлялись евреи – страна начинала процветать, а через какое-то время евреев из страны изгоняли, и страна эта, если не хирела, то уж как минимум затормаживала свое развитие. Тому примеров в истории очень много. Таким образом, все известные мне версии возникновения антисемитизма кажутся мне весьма несостоятельными. У меня возникла своя версия, мне она представляется исчерпывающей. Мои друзья не все приняли ее. Одним она показалась сумасшедшей, один даже назвал ее антисемитской (не знаю уж, что ему там показалось).
Иудаистика не является моим увлечением, но лет с 18 меня интересует история религий. В моей библиотеке (а она весьма приличная – около 8000 традиционных (бумажных) книг и более 2000 электронных) немалую часть занимают книги по истории религий, и немало материалов я перелопатил на эту тему, в том числе и по иудаистика...
Мне близка точка зрения Дмитрия Быкова, хотя мое отношение к нему (Быкову) очень неоднозначное. С одной стороны, я принимаю его как очень талантливого писателя и поэта – думающего умного человека. С другой стороны, мне неприятны его стиль поведения, самолюбование, крикливая манера спорить и в спорах весьма хамовато себя вести. А вот его взгляды на еврейскую проблему мне кажутся весьма интересными и уравновешенными. Я вообще люблю уравновешенность (хотя в юности имел склонность к крайним точкам зрения, но это, видимо, особенность юношеского возраста вообще, этакий юношеский максимализм). Не люблю ортодоксов ни в науке, ни в религии, неважно какой: ни еврейских ортодоксов с их пейсами и бесконечными молитвами; ни христианских с их инквизицией и сжиганием инакомыслящих, ни мусульманских с их поясами шахидов). Мне кажется, что Быков достаточно близко подошел к ответу. Быков сказал: «что, по его мнению, «Израиль – историческая ошибка», и «задача соли плавать в общем супе, а не собираться в одной солонке»... Реплика Игоря Губермана в беседе с Быковым: ”Я слышал эту вашу теорию, и это, по-моему, херня, простите меня, старика. Вы говорите много херни, как и положено талантливому человеку. Наверное, вам это зачем-то нужно – может, вы так расширяете границы общественного терпения, приучаете людей к толерантности, все может быть. Я вам за талант все прощаю. Но не задумывались ли вы, если серьезно, – что у евреев сегодня другое предназначение? Что они – форпост цивилизации на Востоке? Что кроме них, с их жестковыйностью, и самоуверенностью, и долгим опытом противостояния всем на свете, – кроме этого никто не справился бы? Ведь если не будет этого крошечного израильского форпоста – и весь этот участок земли достанется такому опасному мракобесию, такой агрессии, такой непримиримой злобе, что равновесие-то, пожалуй, и затрещит. Вот как выглядит сегодня миссия Израиля, и он, по-моему, справляется. Да и не собралась вся соль в одной солонке, она по-прежнему растворена в мире. Просто сюда, в самое опасное место, брошена очень большая щепоть»... Я не верю людям, которых в стране сейчас много в храмах всех религий: ходят на службы, молятся, многие даже молитвы знают, ритуалы соблюдают. Много раз спрашивал: «Ты мусульманин? А Коран ты читал? А когда жил Мухаммет?» Оказывается, и не читал, и когда жил пророк, которому молится, не знает. То же самое касается и православных, в еще большей степени. Ходят в церковь, справляют праздники (а как же?!), стоят на службах, держат свечи, но истинно верующих среди них очень мало. Я – человек нерелигиозный. Не то, чтобы атеист, но я не верю в церковного Бога: ни иудейского, ни христианского, ни мусульманского. Такого Бога, думаю, нет, и не было. А вот в Высший Разум (он же Абсолют, Универсум, Логос, или как древние греки называли его – Космос) я верю безусловно. Меня с юности удивляло и ставило в тупик начало Евангелия от Иоанна, оно казалось абсолютно нелепым: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Став старше, задумался: а что же такое «слово». А слово – это мысль. Высказанная, выраженная в звуке. Мы высказываем мысль. Набор звуков, не имеющих смысла, то есть – не несущий мысли, мы «словом» не называем. И мне казалось (и кажется до сих пор), что в древнем переводе этого Евангелия имеется какая-то ошибка, скорее всего в переводе с арамейского или древнего иврита на древнегреческий. И вместо слова «слово» должно было стоять слово «мысль». Тогда все встает на свои места: «В начале была Мысль, и Мысль была у Бога, и Мысль была Бог». И вот эта-то «Мысль», гигантская, вечная, всеобъемлющая, творящая и есть «БОГ». И душа любого человека это часть этого Высшего Разума. Рождаясь (а, скорее всего, – зачинаясь) человек получает часть этого ВР, живет, пополняя ее (кто чем, по-разному), и, умирая, отдает ее назад. Об этом и в Библии сказано: прах к праху, а душа к Богу. Поэтому в дальнейшем тексте, говоря «Бог», я имею в виду Высший Разум».
До Аврама антисемитизма не было (хотя «семиты» – потомки Сима, сына Ноаха) – были. Аврам (Аврум) был шумером, родился и жил в столице Шумера (Уре Халдейском) столице загадочного первого государства планеты, возникшим внезапно и «из ничего», которое дало многое из того, чем мы пользуемся и сейчас. Государственное устройство, деньги, налоговая система, ирригация, математика, геометрия, система счисления времени, календарь, письменность и многое другое – это все изобретения шумеров. А, может, и не изобретения вовсе, а знания, данные свыше. (Аврум – чисто шумерское имя. Интересно, что в семьях русских евреев Абрама часто называют Аврум или Авром. Хозяина моей первокурсной квартиры звали Абрам Ильич (Элиевич) Винер, это был мудрый старик, как сейчас вижу его сидящим в очках за столом в кипе и читающим Талмуд – прямо иллюстрация к Шолом-Алейхему. Его жена, заполошная и суетливая Рахиль Давидовна, когда звала его, то всегда называла «Аврум»). Семейству Аврума достаточно хорошо жилось и в Шумере. Его отец Фарра был верховным жрецом, сам Аврум тоже был из жрецов. А шумерские жрецы были очень учеными мужами, они обладали обширными знаниями по астрономии, химии, математике, геометрии и другими, в том числе и тайными знаниями, не дошедшими до нас (например, умением гадать и предсказывать). И Фарра и Аврум, естественно, этими знаниями владели тоже. Что толкнуло Аврума на скитания – непонятно, в Библии об этом ничего не сказано. Разные есть версии. Даже такая: он был послан как разведчик в западные страны. Отчего нет? Все возможно. Вышел он, понятно, не один, и кроме его жены (Сарай), отца и племянника Лота, было еще множество родственников, пастухов-воинов, чтобы пасти большие стада и защищаться от нападений, челяди. В этом походе он похоронил отца и в этом же походе (по одной из версий) он получил прозвище «Ха-ИВРИ» («пришедший с той стороны»), то есть – «еврей». И именно в этом походе «Аврум» трансформировался в «Аврама», что убедительно проследили шумерологи, в частности, Захария Ситчин. Хотя в этих землях он шел как завоеватель (во всяком случае – в некоторых), все же животной ненависти к нему не было. Ненавидели, конечно, но как завоевателя, а не как еврея. В этот поход Аврама подвигнул сам Бог: «И сказал Господь Авраму: пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего [и иди] в землю, которую Я укажу тебе; и Я произведу от тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твое». Это можно считать первым заветом. В Библии не сказано, почему Бог выбрал именно Аврама. Но, похоже, что именно с этого момента Аврам стал монотеистом, потому что далее в своих походах он везде ставил жертвенники своему Богу. В Ханаане Бог снова явился Авраму и подтвердил свой первый завет, обещав сделать его потомство бесчисленным «как песок земной». После освобождения Лота Бог очередной раз обещает Аврааму бесчисленное потомство. И после псевдожертвоприношения Исаака Бог снова говорит: «благословляя благословлю тебя и умножая умножу семя твоё, как звезды небесные и как песок на берегу моря; и овладеет семя твоё городами врагов своих», И далее следует фраза странная, до конца, как мне кажется, не понятая: «и благословятся в семени твоём все народы земли…». Что это?! А вот это, на мой взгляд, и есть тот момент, в котором Бог возлагает на «семя» Аврама (и конкретно Исаака, поскольку эпизод связан с ним, то есть, на евреев) цивилизаторской миссии. Все народы земли будут благословенны евреями. Все ли Библия рассказывает о том, что заповедал Бог Аврааму? Вряд ли. Казалось бы, что этот народ, многажды благословленный Богом должен жить припеваючи и беспечально среди других народов, куда приводил его Авраам и его потомки. Но Бог на то и Всемогущий и Всезнающий, и человеческую натуру он, конечно, хорошо знал еще со времен Адама и Евы. Ведь это же свойство любого человека: если в каком-то месте он живет хорошо, у него есть любимое дело, работа, он пользуется благами своего времени, то этот человек едва ли захочет куда-то трогаться, переселяться, менять эту комфортную сытую жизнь на неизвестность. И тогда – конец цивилизаторской миссии. Поэтому Бог во все другие народы изначально вложил ненависть к евреям, то есть то, что мы называем антисемитизмом. Без этого повсеместный антисемитизм вызывает недоумение и непонятен вовсе. Люди не знают евреев, а уже их не любят и даже ненавидят. Как та крестьянка у режиссера (фамилию не помню) говорила: «Вот бы посмотреть на еврея. Страх как их не люблю, но ни разу не видела», – не подозревая, что говорит с евреем, с которым у нее были очень хорошие отношения. Или как в Японии: евреев там нет, но японцы, как говорят, страшные антисемиты. Когда евреи приходят в новую страну, то вначале, как правило, все идет хорошо. Они поднимают науку, искусство, экономику, финансы, торговлю, начинают жить хорошо. И здесь включается механизм антисемитизма, заложенный в народ-реципиент Богом: через зависть, через акцентированную ксенофобию и прочее, многократно описанное. Через несколько (2-3) поколений это выливается в погромы или холокост, евреев изгоняют или они сами уходят от греха подальше, приходят в другую страну, как правило, отсталую или стоящую в начале своего развития, где все начинается сначала. Так ведь и с Америкой было: вначале эти земли завоевали конкистадоры: Кортес, Орельяна и прочие. Это были в основном испанцы (хотя и представителей других народов там было достаточно, но только не евреев). Потом туда потянулись искатели приключений и легких денег, авантюристы и другие сильные духом и телом люди (пассионарии, как называл их Л.Гумилев). И только полторы сотни лет назад туда стали перемещаться евреи – несколькими волнами: из России, Германии, Франции, Испании и других стран. И уже они превретили страну в то, что мы сегодня называем Соединенными Штатами Америки. США – великая страна, форпост цивилизации и научно-технического прогресса. Но, насколько мне известно, антисемитизм там последние годы растет как на дрожжах. На потомков Измаила эта часть завета (цивилизаторская), видимо, не распространялась. Хотя Измаила Бог тоже любил: он спас его с Агарью после некрасивой истории и скандала в семействе Авраама, когда с подачи Сарры Авраам выпроводил их в пустыню. (Но этого, опять же, видимо, Бог хотел. Это ведь Он ведь приказал Аврааму слушаться Сару и делать то, что она скажет). Он также обещал Измаилу, что от него пойдет многочисленный великий народ. И вообще, Бог изначально по численности произвел арабов во много раз больше, чем евреев. Надо бы продумать: а собственно, почему избранный небольшой народ он произвел только от Исаака, а многочисленные арабы произошли и от 12 сыновей Измаила, и непосредственно от 6 сыновей Авраама, которые родились уже после смерти Сары от Хеттуры (по мнению некоторых исследователей Библии это была все та же Агарь). А для Исаака Авраам нашел жену из своих шумеров – родственницу Ревеку. Интересно рассмотреть этот вопрос и с генетической точки зрения. Исаак родился от элитных шумеров Аврума и Сарай. Высший слой жреческого сословия, хорошие гены, знания, мудрость. Измаил родился от Авраама и Агари – египтянки, рабыни. Налицо явный мезальянс и интеллектуальный, и возрастной, и социальный. Что же тут поделать, такие мезальянсы закономерно снижают интеллектуальный потенциал у детей. Недаром мезальянс осуждался во всех странах мира, а в некоторых странах – запрещался, и нарушение этого запрета каралось смертной казнью (Индия, например, или запрет Бога на браки между евреями и ханаанцами). В России дворяне часто имели наложниц из крепостных, но женились на них крайне редко (как например граф Шереметьев на своей крепостной актрисе Полине (Прасковье) Жемчуговой), иначе общество их отторгало. А без брака дворяне с удовольствие улучшали генофонд своего народа. С многочисленными крепостными девушками. И рождались эти байстрюки», «ублюдки», «бастарды», «крапивники». Судьбу некоторых курировали их отцы, но даже если этого не происходило, все равно они были умнее и талантливее своих братьев-сестер, рожденных от крепостных отцов. Мне думается, что и «право первой ночи», существовавшее у многих народов, тоже имело тот же смысл, а не просто ублажало похоть сюзеренов. И такое генетическое снижение видно даже на этих баблейских примерах в отношении долгожительства, которое тоже генетически обусловлено. Авраам жил 187 лет, Исаак – 180, а вот уже Измаил «только» 137 лет, и если проследить далее, то видно, что срок жизни потомков Исаака больше, чем потомков Измаила и шести сыновей Авраама от второго брака. Генетики знают, что интеллектуальный мезальянс снижает интеллектуальный уровень детей до уровня менее интеллектуального родителя, и никогда не повышает в другую сторону. А уровень генов у потомков Измаила снижался и далее, поскольку мать нашла ему жену тоже из египтянок, от кого и пошли эти «12 князей». Чем уж так ханаанцы не нравились Богу – непонятно. По исследованиям современных археологов это был интересный и изобретательный народ мореплавателей, путешественников, торговцев и ремесленников. Но мы так далеко от этого времени, что, конечно, не знаем подробностей и деталей. Так что – и землю ханаанскую Бог обетовал евреям, и браки с ханаанцами строжайше запрещал. А евреи редко смешивались с другими народами, даже будучи разбросанными, сохраняя свой генофонд. Их религией было предписано: не смешиваться. Правда, последнее столетие идет достаточно активный процесс метисации евреев с другими национальностями, особенно в России, Америке и некоторых странах Европы. У меня жена русская, у многих моих знакомых жены – не еврейки. Хотя опять же: что такое – «по национальности – русский»? Такой национальности нет, и не было никогда, точно так же, как нет национальности «американец». Русский – это принадлежность к стране России. Основа того, что сейчас называется «русский» это мордва, буртасы, угро-финские племена и менее всего – славяне. Для всех народов процесс смешивания генов – процесс позитивный, но не для евреев. Однако, это тоже палка о двух концах: имеются чисто «еврейские» наследственные болезни, о чем написано много исследований по медицинской генетике (болезнь Теа-Сакса, болезнь Ниманна-Пика, болезнь Гоше и еще более 20 заболеваний, которыми евреи болеют значительно чаще других народов. Как психиатр могу сказать, что такая болезнь, как маниакально-депрессивный психоз – тоже в большой степени «еврейская болезнь». А также эндогенные и реактивные депрессий, что нередко приводит к суицидам). И это, конечно, результат близкородственных связей (имбриндинга). А вот алкоголизм среди чистокровных евреев крайне редок, навскидку могу вспомнить только Светлова и Галича. А среди полу- и четвертькровок – очень много. И хотя «Бог был с отроком (Измаилом); и он вырос, и стал жить в пустыне», но все же получился из него всего лишь «стрелок из лука». И в наше время, похоже, сбывается предсказание Бога в отношении потомков Измаила: «он будет между людьми, как дикий осёл; руки его на всех, и руки всех на него;». Не будущих ли террористов имел в виду Бог? Из всего этого выше (сумбурно) изложенного следует три печальных вывода:
1. Антисемитизм существует изначально, он задуман и создан Богом и не исчезнет никогда. Иначе исчезнет цивилизаторская задача, возложенное на это племя Богом же. Бывали и будут времена , когда напряженность юдофобии уменьшается или увеличивается, но она была , есть и будет, пока есть необходимость кого-то цивилизовать. Может и прав Губерман, что в Израиле «большая щепоть», но едва ли эта «щепоть» сможет долго противостоять 40-50-кратному численному превосходству арабского окружения. Для этого региона, видимо, время еще не пришло. Хотя оно очень быстро тает это время. А многочисленный народ потомков Измаила, тоже обласканный Богом, растет со страшной силой, так что не исключено, что еще при нашей с Вами жизни мы увидим Французскую Исламскую Республику, Германский Эмират или Британский султанат. Да и в Америке, насколько мне известно, растет антисемитизм и происходит бурная «охуссейнизация» и «обаманивание» страны. Может, и созданы были арабы именно для этих целей: «на то и щука в пруду, чтобы карась не дремал». Правда, на Земле еще есть немало мест, нуждающихся в цивилизаторстве: Центральная и Южная Америки, Африка, многие места в Азии. А вот в Японии евреев не будет, они там не нужны, страна достаточно высоко цивилизована и накал антисемитизма там изначально весьма высок.
2. Прекрасное государство Израиль, конечно, нельзя назвать «исторической ошибкой», хотя бы потому, что это некорректно по отношению к жителям этой страны, да и Бог всё же имел что-то в виду, когда допустил образование Израиля. Но – увы! – мне представляется, что жизнь этого государства не будет долговечной, и оно исчезнет, как исчезали на протяжении истории еврейские государства. И те, которые возникали спонтанно, и те, которые создавались искусственно, вроде «Еврейской автономной области». Хотя какая уж она «Еврейская» эта область? Там и в лучшие времена евреев было чуть более 16% населения, а сейчас и вообще только около 1%. Государства исчезали, а евреи оставались.
3. У евреев нет будущего в отдаленной перспективе. Как только исчезнет нужда в цивилизаторстве, исчезнут и евреи: они просто растворятся в других народах. Впрочем, к тому времени, возможно, все народы земли перемешаются, будет «единый народ Земли», и будет всеобщий мир, гладь и Божья благодать. Неверное, так должно быть. «Жаль, только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе». Так что еще очень долго во всех странах будет слышен вопль жён: «Не бейте его! Гроссмейстер – это не фамилия!»
Антисемитизм евреененавистников вечен. Он передаётся от поколения к поколению на генетическом уровне. А где-то (не нашел сейчас) слышал версию, что антисемитизм придуман Богом. За тысячелетия антисемитизма эту версию, безусловно, выдвигали много раз. Тем не менее, считаю её своей по той причине, что мне она пришла в голову без какой-либо подачи со стороны. Она представляется мне логически обоснованной и объясняющей все таинственности и загадки этого гнусного, но вечного явления.
Ну, и наше время неудержимо тает, бежит песочек в часах, совсем уже на донышке осталось. Так что скоро всё узнаем непосредственно от Бога. А если там, за гранью, вопреки ожиданиям ничего нет, то и смысла в жизни нет никакого. И в самом деле, всё – «суета сует».
[править] Мишкинд А.Д. Стихи о Горном Алтае
Ах, осень на родном Алтае!
Запомнит каждый навсегда,
Как на горах туманы тают
И улетают в Никуда.
Маралы чуткие пасутся:
Дрожит сторожко хвостик куцый,
Но Онгудай – село в горах –
Едва ли им внушает страх.
Весь склон – колба’, бадан, саранки;
Вода прозрачна и чиста.
Благословенные места,
Где только птичьи перебранки
Вдруг возникают в тишине,
И стрёкот белки на сосне.
Неудержимый бег Катуни,
Столетних кедров пряный ряд…
Горят закаты из латуни,
А на лугах жарки горят.
Горит огонь по серым избам.
Пылает, на расправу скор,
Алтайский юртовый костёр
Прожорливым анахронизмом.
Горят вершины Кан-Алтая.
Над ними Млечный Путь клубится.
Горит созвездье Кобылицы,
Лишь перед солнцем затухая…
Не потому ли был мой дед
Огнепоклонник и поэт?
Катунь…
Тут разговор особый.
Вся жизнь моя на той реке.
Весьма капризная особа…
Родившись где-то вдалеке
На снеговых вершинах горных
Несёт с Белухи дух упорный:
Что ей ледник или скала?
Сквозь них дорогу прорвала
И, прыгнув вниз по серым кручам,
Крутя крутой водоворот,
Вываливается из Ворот*
Неукротимо и кипуче.
Сбежали горы от Белухи –
Владычицы Алтайских гор, -
Ушли, к её проклятьям глухи,
И не вернулись до сих пор.
Ушли обрывами Актёла
С Катунскою водой весёлой,
И здесь, в низинах, без труда
Со скалами сошлась вода.
Степей распахнуты просторы,
Слились в один большой простор,
Куда лишь ветер распростёр
Дыханье. Не рискнули горы.
Лишь вырвался вперёд курган –
Угрюмый старый Бабурган.
Перемешали, раздробили…
Но узнаётся без труда
В прозрачных водах светлой Бии
Катуни рыжая вода.
Степь усмирила норов шумный;
Капризы, крики, бег безумный,
Свой буйный азиатский нрав
Катунь оставила в горах.
Сошлась с другой женой в гареме
Уже у Бийска на виду
(Так сходится в одном саду
С холёной розой куст сирени).
Камнями выстукала дробь,
Пропала. Дальше будет Обь.
Я видел эти горы в горе:
Хрустящий грохот нарастал,
Гремели громы, грому вторя,
И дробно трясся перевал.
Потом ушла на мокрых лапах
Гроза, оставив только запах
Росы, озона и тепла,
И воздух чистого стекла.
Потом раскрылись на полсвода
Дугою семь цветов Творца,
И счастью не было конца,
И не было дурной погоды,
И в мягком солнечном луче
Спала дождинка на плече.
[править] Мишкинд А.Д. Стихи о семейных истоках
До меня. Алтайские корни
(страницы семейной биографии)
Да, скифы мы, да, азиаты мы,
С раскосыми и жадными глазами.
Александр БЛОК
* * * * * * * * *
Пора, наверное, итоги
Мне к полусотне подбивать,
Пора моей земной дороги
Хотя бы корни отыскать.
В чем смысл нашла Природы шалость?
Хочу понять, как вдруг смешалась
Во мне кровей моих семья,
Когда на свет явился я?
Россия, Польша, Иудея,
Немецких, шведских генов ток
Во мне пустили свой росток:
Алтай, страна родился где я.
Алтай… Онегинской строфой
С него начну я поиск свой.
- 1.
Когда неспешная природа
Формировала этот край
И поселяла здесь народы,
Она в виду имела рай.
Здесь раньше как в раю и жили:
Не надрывали сухожилий,
Хотя, конечно, только пот
Кормил и одевал народ.
Потом пора Советской власти
Врубив крутые жернова,
Перемолола все на части…
Эпоха «золота» прошла.
Алтай надолго скрыла мгла.
- 2.
Итак, Алтай. Конец столетья.
Еще прекрасная страна
В великолепном многоцветье
Толпою не заражена.
Во сне я часто улетаю
На тропы моего Алтая,
Где ветер, солнце, воды гор
Ведут свой бесконечный спор.
В патриархально-скудном быте,
Вдали от столбовых дорог,
Не скопидомничая впрок,
Без потрясений, без событий
Охотничал у горных рек
Мой прадед – Пётр Чебелек*.
- Петр Чевалков (Чебелек) был образованным человеком, православным священником, но разругался со своим духовным начальством, был расстрижен, и с той поры занимался охотой, таёжничал.
- 3.
Ойрот, лошадник узкоглазый –
Родня Чингизу самому.
(Я это вычислил не сразу.
Расчетов бабки не пойму –
Она прочла времён потёмки:
«Мы, Чебелеки все – потомки, -
Не пальцы – счёты здесь нужны, -
Восьмой Чингизовой жены!»).
По-азиатски простодушен,
По-азиатски же хитёр
Тянул семью большую Пётр.
В семье был всяк ему послушен
И – пронесло грозу – так рад:
Бывал крутенек азиат.
- 4.
В шестнадцать лет прабабка Мура* –
Красавица с косой до пят,
Дородной статною фигурой
Магнитила сердца ребят.
Но бесприданницей родиться –
Что в небе быть без крыльев птице:
У папеньки лишь девок шесть,
А где приданое? Бог весть!
Вдруг сватовство: таёжный малый,
Хоть инородец – не подлец.
Крещёный. Муру под венец
Благословили. Пир удалый…
И стала Мура по чести
Хозяйство прадеда вести.
- Мура – Мария Рушенцева, жена Петра Чевалкова, моя прабабка.
- 5.
Проходят осени и вёсны,
Таёжной жизни череда.
И хоть бывает Пётр несносным,
Родятся дети без труда.
И дети их – мои истоки.
(Как мы беспамятством жестоки!..
Моя ушедшая родня,
Прости, пожалуйста, меня
За то, что спрашивал вас мало,
За то, что слишком быстро жил
И памятью не дорожил.
Увы, ума недоставало…
Таков уж жизненный закон:
Лишь молодой с ним не знаком).
- 6.
Ах, осень на родном Алтае!
Запомнит каждый навсегда,
Как на горах туманы тают
И улетают в Никуда.
Маралы чуткие пасутся:
Дрожит сторожко хвостик куцый,
Но Онгудай* – село в горах –
Едва ли им внушает страх.
Весь склон – колба’, бадан, саранки;
Вода прозрачна и чиста.
Благословенные места,
Где только птичьи перебранки
Вдруг возникают в тишине,
И стрёкот белки на сосне.
- Онгудай – село в Горном Алтае, где жили Чевалковы и где родилась бабушка Зинаида Петровна.
- 7.
Неудержимый бег Катуни,
Столетних кедров пряный ряд…
Горят закаты из латуни,
А на лугах жарки’ горят.
Горит огонь по серым избам.
Пылает, на расправу скор,
Алтайский юртовый костёр
Прожорливым анахронизмом.
Горят вершины Кан-Алтая.
Над ними Млечный Путь клубится.
Горит созвездье Кобылицы,
Лишь перед солнцем затухая…
Не потому ли был мой дед
Огнепоклонник и поэт?
- 8.
Катунь… Тут разговор особый.
Вся жизнь моя на той реке.
Весьма капризная особа…
Родившись где-то вдалеке
На снеговых вершинах горных
Несёт с Белухи дух упорный:
Что ей ледник или скала?
Сквозь них дорогу прорвала
И, прыгнув вниз по серым кручам,
Крутя крутой водоворот,
Вываливается из Ворот*
Неукротимо и кипуче.
…Веками смотрит древний лес
На это чудо из чудес.
- Ворота – Катунские Ворота – глубокое ущелье в горах в районе села Чемал в среднем течении Катуни, через которое река прорывается в более низкие места.
- 9.
Сбежали горы от Белухи –
Владычицы Алтайских гор, -
Ушли, к её проклятьям глухи,
И не вернулись до сих пор.
Ушли обрывами Актёла*
С Катунскою водой весёлой,
И здесь, в низинах, без труда
Со скалами сошлась вода.
Степей распахнуты просторы,
Слились в один большой простор,
Куда лишь ветер распростёр
Дыханье. Не рискнули горы.
Лишь вырвался вперед курган –
Угрюмый старый Бабурган**.
- Актёл (Белая Дорога) – область в среднем течении Катуни по левому берегу, там же располагается село Актёл.
- Бабурган – первая гора Горного Алтая по дороге из Бийска в Горно-Алтайск. Гора стоит отдельно от основного горного массива. По легенде у хана Алтая была прекрасная дочь Катунь. Она влюбилась в смелого воина Бабургана и сбежала с ним от отца. Беглецы уже вырвались из гор и бежали по равнине, когда Алтай метнул копье и попал в Бабургана, который превратился в гору. Но Катунь превратилась в реку и убежала на Север.
- 10.
Перемешали, раздробили…
Но узнается без труда
В прозрачных водах светлой Бии*
Катуни рыжая вода.
Степь усмирила норов шумный;
Капризы, крики, бег безумный,
Свой буйный азиатский нрав
Катунь оставила в горах.
Сошлась с другой женой в гареме
Уже у Бийска на виду
(Так сходится в одном саду
С холёной розой куст сирени).
Камнями выстукала дробь,
Пропала. Дальше будет Обь.
- Великая сибирская река Обь рождается от слияния двух рек в районе города Бийска – Катуни и Бии. Катунь берет начало на самой высокой вершине Горного Алтая – горе Белуха. Это бурная горная река несет очень мутную глинистую воду. Из Телецкого озера вытекает спокойная река Бия со светлой прозрачной водой. На протяжении многих десятков километров в Оби видны воды этих двух рек: с западного берега мутная вода Катуни, а с восточного берега – светлая вода Бии.
- 11.
Я видел эти горы в горе:
Хрустящий грохот нарастал,
Гремели громы, грому вторя,
И дробно трясся перевал.
Потом ушла на мокрых лапах
Гроза, оставив только запах
Росы, озона и тепла,
И воздух чистого стекла.
Потом раскрылись на полсвода
Дугою семь цветов Творца,
И счастью не было конца,
И не было дурной погоды,
И в мягком солнечном луче
Спала дождинка на плече.
- 12.
Семья тянула небогато
В тайге размеренный свой век
(Не думаю, что правил свято
Семьею Пётр Чебелек),
И, демографией не скован,
Рос дом семейства Чевалкова,
Сынов и дочек целый ряд.
Я перечислю их подряд:
Мишаня, Шура, Лиза, Костя,
Гаврил (почти фольклорный дед,
Скажу о нём поздней), а вслед,
Когда уже не ждали «гостя»
И велика была семья –
Родилась бабушка моя.
- 13.
Конечно, я тот быт не знаю…
Далекий край сто лет назад,
Алтайская семья большая –
Особый мир и свой уклад.
Но дети все учились в школе,
А дальше – каждому по доле.
О них неровный мой рассказ
Я заведу еще не раз.
Тянулись прадеды из кожи:
В земле копались, хлеб пекли,
Семнадцать ульев завели, -
Ну, и ходили не в рогоже.
Как только дети подросли –
Все оторвались от земли.
- 14.
О ком-то – ничего не скажешь:
Не сохранила память впрок
Ни фотографии, ни даже
Рассказов бабушкиных крох.
Ну, что сказать про деда Мишку*?..
Похоже, шустрый был парнишка:
Пошёл увидеть белый свет –
В Монголии затерян след…
А в девятнадцать бабка Шура
Уже от родов умерла:
Нет ни могилы, ни села…
Бывает, в памяти понурой
Неясный возникает сон…
А не был ли про Шуру он?..
- Дед Михаил Чевалков ушел в Монголию с бароном Унгерном, и с тех пор семья о нём не слышала.
- 15.
Мой дед Гаврил, короче – Ганька,
Грозой всех девок был, стервец.
Деревней били: «Не погань-ка!»,
Мочалил вожжами отец…
… Визгливой конницей летая
Война приблизилась к Алтаю -
Зеленый, белый, красный шёлк*, -
И Ганька с кем-то там ушёл.
Лишь сам себе хозяин-барин:
В него стреляли, он стрелял
(Из риска, не из-за рубля),
И в двадцать пять – рисковый парень –
Упал с простреленным виском,
И где-то занесён песком.
- Во время гражданской войны в Горном Алтае жестоко противостояли и смертельно бились три группы войск: красные, белые и т.н. зеленые (партизаны, алтайские националисты). По некоторым данным Ганька воевал на стороне «зеленых». Командовал зелеными знаменитый «бандит» Чубук (Пётр Чубуков). Советская власть долго его отлавливала, Наконец, поймали, но не расстреляли, а надолго посадили. В 1960 году мы всей семьей были на Алтае, жили у бабушек. Бабушка Зина пошла договариваться о бане к знакомому алтайцу, который жил прямо на берегу Катуни. Вечером пошли в баню. Хозяин бани, небольшой улыбчивый старичок, сидел на крыльце своей избушки и курил длинную алтайскую трубку. Это был знаменитый Чубук, который недавно (!) вернулся из тюрьмы. Было ему лет 75.
- 16.
Пространства времени убоги…
Мне дорог этот юный дед,
Но наши не сошлись дороги,
Теперь уж не сойдутся, нет…
А жаль. Его, похоже, страсти
Во мне. Когда собой не властен.
Когда влюблялся без ума,
Когда тоска, как смерть сама,
Когда сдержать крутые бури
В себе не в силах иногда,
Когда сомнений череда,
Когда натура бедокурит
И затмевает белый свет –
Во мне бушует ЭТОТ дед.
- 17.
Елизавета век неровный.
Век бурный, долгий прожила:
Была заносчива Петровна,
А доброй – изредка была.
Сходилась с мужем, расходилась,
Работою не запылилась.
Хоть дети по чужим углам,
Всё ж веселилась, как могла.
Муж – Фёдор Тоган – очень кротко
Характер бабки принимал,
Детей любил и баловал,
Прощал жене характер, водку,
Всё это много лет терпел,
Пока не наступил предел.
- 18.
Потом ушел, забравши дочку,
Надвинув кепку на глаза,
На Лизоньке поставив точку,
Ушёл, ни слова не сказал.
А Лизонька – душа живая –
Жила, по-прежнему порхая,
Под старость лет осев в Москве.
И, как положено «сове»,
Днем отсыпалась, ночью шила,
Любила только свой уклад,
На все имела странный взгляд,
Нередко клеветой грешила,
И, всех вокруг сведя с ума,
Тихонько умерла сама.
- 19.
Бывает так: любовь ударит
Тяжелой молнией слепой.
Любовь идёт с бедою в паре
И выбор дарит: плач иль пой.
Шестнадцать лет Наташе было.
Девчонка Костю полюбила
И к свадьбе двигались дела.
Негаданно беда пришла…
Мы не узнаем, кто Наташу
Снасильничал. Закончен путь:
Сарай, веревка… Не вернуть
Из небытья невесту нашу.
С тех пор до смерти жил один
Мой дед – учитель Константин.
- 20.
К родне алтайской и знакомым
Он ласков был и справедлив,
И заслужил любовь законно.
За домом юрту поместив,
Он всех алтайцев, кто захочет
Заночевать, поесть, - короче,
Всех, кто ждет помощь, добрых слов
Пригреет Костя Чевалков.
Вот он в малиновой рубашке
Сидит, смеётся, иль поёт,
Арак* иль чай под кырчик* пьет
Из индивидуальной чашки.
(Гость мог заразу занести, -
Боялся, Бог его прости).
- Арак (или арака) – молочная водка, мутноватая белая 25-30-градусная жидкость, которая перегоняется из чегеня, особым образом заквашенного коровьего молока (аналог кумыса). Из чегеня же делается пыштак (кисло-острый творог), который отжимается в форме и в течение нескольких недель коптится над очагом в юрте на специальной решетке. Этот продукт называется **кырчик (или сырчик). Он твердокаменной консистенции и солено-острого вкуса.
- 21.
«Дядя Костя много гостей принимал в своей юрте в Куюме. Юрту он построил во дворе своего дома, похожего на скворечник, высокого, на крутом откосе. Приезжало много алтайцев: кто за советом, кто за мёдом, кто за помощью. Он всем помогал. И всегда, когда были гости, он сидел с ними в юрте, разговаривал, расспрашивал, шутил. Пил с гостями чай с медом, но всегда – только из своей чашки, которую сам мыл и держал отдельно. В то время на Алтае было много бытового сифилиса, и он очень боялся заразиться».
«Дядя Костя очень любил грозу и во время грозы обычно стоял у раскрытого окна, курил, приговаривая: «Ах, хорошо!». Однажды, во время сильной грозы в окно рядом с ним влетела шаровая молния, медленно пролетела по комнате и вылетела в трубу – заслонка была прикрыта. С того времени во время грозы окна он всегда держал закрытыми».
«Однажды, году в 1935-м, мы с мамой приехали погостить к дяде Косте в Куюм. Решили настряпать пельмени, мука и мясо были. Но в доме не оказалось скалки*, чтобы раскатать тесто. Дядя Костя вышел в сарай, где у него была столярная мастерская, и через несколько минут вернулся с деревянной скалкой, которую он только что выстругал из палки, он вообще многое умел.»
Из рассказов мамы - Ольги Александровны ОРЛОВОЙ.
- Эта скалка жива до сих пор и мама очень дорожит ею. В 2004 году в деревне Боголюбовке, где мама проводит лето, эта скалка вдруг потерялась. Мама была очень огорчена, мы всё обыскали, и спустя несколько дней все же нашли эту скалку, чему все были очень рады. Поневоле начинаешь философствовать: насколько вещи долговечнее людей!..
- 22.
Река Куюм, приток Катуни,
Мелка, шумлива, холодна;
Зайдёшь по щиколотку – сдунет,
И будешь греться допоздна.
На ней село Куюм. А с краю,
Почти в скале – изба большая:
«Скворечник» на два этажа
Разваливается не спеша.
В шестидесятом посетил я
Избу. Поднялся на крыльцо.
Медвяный ветер дул в лицо,
А солнце горы подсветило…
Я был в твоей избушке, дед.
Я твой земной увидел след.
- 23.
О Зине – младшей из сестренок.
Хотя любимицей росла,
Она работала с пеленок:
Морковь полола, кур пасла…
И память детства сохранила
Ей этот край – родной и милый,
Где пасека, и во дворе
Трава под утро в серебре,
Где редкий с братом выезд в город
И возвращение назад:
Глядит она во все глаза,
Как рухнул, молнией распорот,
Кедр у дороги. И она
Увиденным поражена.
- 24.
Дорога длинная меж сосен,
Слепней гудящий хоровод;
Сквозь щедрую цветную осень
Телега, как корабль, плывёт.
Не перетрудится гнедая,
Трусит, едва перебирая
Ногами, слепней бьет хвостом,
Пьет долго воду под мостом.
Уж скоро вечер, потемнело,
Хозяин дремлет, Зинка спит:
Как время медленно бежит,
Когда сидишь совсем без дела.
Но вот – последний поворот,
Прибавил шагу конь и ржет.
- 25.
Девчонку сонную заносит
В избу все тот же нянька-брат,
Выстраивает на подносе
Гостинцев медленный парад.
И мама ставит самовар свой,
А тот, со всем своим коварством –
Старинный медный инвалид –
Упасть под ноги норовит.
Медовым запахом сочатся
Под вечер в грядках табачки.
Отец, надев свои очки,
Разглядывает домочадцев.
И первую в ночи’ звезду
На ветку куст надел в саду.
- 26.
Вздыхая толстыми боками,
Болтливым боталом звеня,
Во двор коровы входят сами,
Мычат: «Скорей дои меня!»
Уже расселись куры в клетки:
Перекликаются наседки,
Ворча, что жизнь нелегка,
И критикуют петуха.
Потом во двор выходит мама –
Коровий первый фаворит,
Пеструхе что-то говорит,
Та тянется к руке губами,
И вот тугое молоко
Звенит в подойнике легко.
- 27.
Но годы… Нет у Зины мамы.
Семья частично разбрелась.
Отец давно не ходит прямо,
Хотя сурово держит власть.
Потом – монашеская школа;
И учит Зина Чевалкова
Историю, язык родной,
Законы – Божий и земной*.
Но для души, конечно - песня:
Она уверенно поёт,
Любую втору подберет,
И получается чудесно,
И улетают в небосвод
На семь октав двенадцать нот.
- Зинаида училась и окончила Алтайскую монастырскую школу, в которой учили очень хорошо и после окончания которой выпускники имели право работать учителями: до конца жизни бабушка писала без единой ошибки и хорошим слогом, очень много читала.
- 28.
Какие это хоры были!
Как в них сливались голоса!
Так в детстве петь они любили:
Восторг – и слёзы на глаза!..
Мелодия легко кружится,
На души ласково ложится,
Сплетает звуковой венок,
Летит за лес, за ближний лог…
Порой она острее бритвы
Вскрывает души и сердца,
Их очищая до конца.
Не только грустные молитвы –
Порой и светский хоровод
Под песни веселил народ.
- 29.
(«Старый муж на ярмарке
Целый день торчит,
А в саду под вишенькой
Мишенька сидит.
Мне уйти не хочется,
Соловей поёт.
Муж вернулся с ярмарки,
Слышишь, он зовет:
- Где ж ты, Дуня,
Ой, Дуня-Дуня-Дунюшка,
Евдокия Карповна –
Ла-а-пу-уш-ка-а-а!
Из песен бабушки – Зинаиды Петровны.
- 30.
Сползает облако по круче
В долину сумрачным дождём,
Туманы сыростью тягучей
Вползают мокро в каждый дом.
Ползет размокшая дорога
Мимо погоста, мимо стога,
И, лужами отражена,
Дрожит неяркая луна.
В долине между двух откосов –
До тридцати домишек в ряд
Одной улицей стоят.
Церквушка в небо смотрит косо…
Цивилизации упрёк –
Застыл поселок Ингурёк.
- 31.
Таким его застала Зина
В двенадцатом году, когда,
Прикрыв рогожкою корзину,
Она приехала сюда –
Миссионеров выпускница.
Предписано ей поселиться
И отработать должный срок
В глухом поселке Ингурёк.
От однокомнатной избёнки
Ключи вручили. Но, скажи,
Как можно будет здесь прожить
Той девочке, почти ребенку:
Дрова колоть, варить обед?..
Ведь ей всего шестнадцать лет.
- 32.
«В избушке той», - сказали люди, -
«Монашка старая жила.
Теперь уже с полгода будет,
Как женщина с ума сошла.
Она, по местному поверью,
Повесилась вон там, над дверью.
Похоронили у куста,
Но не поставили креста».
Была, конечно, Зина смелой,
Но все ж – во мраке, при свече –
Молиться стала горячей!
И, намалеванные мелом,
Кресты на окнах, на дверях
Ей по ночам внушают страх.
- 33.
Течет, бежит, сочится Время –
Кровь мирозданья на Земле –
Штрафуя и не зная премий
В своем жестоком ремесле.
Былого не вернуть страницы.
Что предназначено – случится
Со всеми. Зину занесла
Судьба в поселок Улала’.
Что представляла в годы эти
Деревня с именем таким?
Где её корни и ростки –
Попробую сейчас ответить:
Ведь через два десятка лет
Здесь появлюсь и я на свет.
- 34.
От Бийска, ход свой начиная
Старинный караванный путь
Идет к Монголии, к Китаю,
Стремясь Алтай перешагнуть.
В лесистой маленькой долине
Ютил в пути-дороге длинной
Людей, забредших в этот край,
Когда-то караван-сарай.
Российский бородач удалый,
Монгол, китаец, из степей
Казахи с табуном коней,
Торгует чем-то местный малый:
Плывёт на четырех ветрах
К далёким землям Чуйский тракт.
- 35.
«До революции на Алтае много китайцев жило: ремесленников, торговцев. К ним относились хорошо, но поддразнивали. Многие из них скупали соль. Мальчишки их дразнили: «Хо’дя, хо’дя, соли надо?», хохотали и убегали. Китайцев это почему-то очень сердило. Их всегда дразнили «Хо’дями». И ещё ходили китайцы-сапожники и громко кричали: «Сапоги чна и-на-на’», что означало: «Сапоги починять не надо?». Над этим тоже хохотали»
«Иногда приходил знакомый китаец-охотник, у папы с ним какие-то дела были. Пришел он однажды, усадили его за стол обедать. Он взял ложку, потом указал куда-то на окно и громко сказал: «Ко’рчица! Ко’рчица!». Мама испугалась: «Кто корчится? Где корчится?!» Оказывается, китаец просил горчицу, которая стояла на подоконнике. Все очень смеялись, а громче всех – сам китаец».
(Из рассказов бабушки Зинаиды Петровны).
- 36.
Здесь утопали по ступицу
Телеги в вековой грязи,
А с тротуара оступиться –
Так это… Боже, упаси!
Ну, что еще в её пейзаже?
Ряды домишек – трубы в саже,
В домишке каждом огород,
Забор (по-местному, «заплот»);
На площади большие лужи;
Базар, больница, старый клуб,
Вдоль улицы десяток клумб,
Роддом и парочка церквушек.
От них, покоем напоён,
Плыл в горы колокольный звон.
- 37.
Горами с трех сторон долинка
От бурь прикрыта и ветров.
Течет речонка Улалинка
Между домишек и коров.
Освобождаясь постепенно
От лесо-каменного плена,
Через ухабы, через мост
К Майме дорога – восемь верст.
(Майма – на берегу Катуни:
Здесь ярмарок водоворот,
Товаром делится народ –
Орехи, ткани, шкурки куньи…
Гудит разноголосый хор:
Купец, крестьянин, шлюха, вор…)
- 38.
Нескромно головы кружила
Здесь Алиментская гора.
Своё названье заслужила,
Давая парам до утра
Приют. Когда цветет природа
И не препятствует погода,
Когда любовь берет разгон,
Здесь – алиментов полигон.
(Вопрос, конечно, очень скользкий,
И в нынешние времена
Поименована она
Официально – «Комсомольской».
Но жив тот грешный полигон!
Теперь для комсомольцев он.)
- 39.
Здесь информационный голод
Сударушек не угнетал.
И слух иной – тяжелый молот
В болтливый ударял металл.
«Агафья Тихоновна* снова
Любовника очередного…»
«Вот, я’зви! Чем она берёт,
Что мужики к ней, как на мёд?!»
Агафью вроде осуждали,
Боялись за своих мужей,
Грозились, и на раз уже, -
Но для себя того же ждали.
(Ох, как же зависти пыльца
Корёжит женские сердца!..)
*Агафья Тихоновна – реальное лицо. Папа интеллигентно называл ее «алтайской Мессалиной». Роковая была женщиной, у нее было несколько официальных мужей и тьма любовников, вокруг нее кипели шекспировские страсти, были и убийства, и самоубийства. Одним из ее мужей был известный датский профессор – биолог Карл Иогансен, от которого у нее была дочка Людмила, она училась в одном классе с мамой. В 30-х годах Иогансен вернулся в Данию и увез с собой Люсю. От другого брака появился Николай Васильевич Ялбачев, друг родителей, в 1958-1959 годах – заведующий кафедрой биологии Горно-Алтайского пединститута. (ныне ГАГУ – Горно-Алтайского Государственного Университета). В 1960 году я видел эту роковую Агафью: высокая дородная алтайка лет 65. Что-то такое в ней было. Феромоны, я думаю; тогда о них ничего не знали. В это же время в Горно-Алтайске гостила и Люся Иогансен.
- 40.
А что же Зина? В школе местной
Ведёт уроки, правит хор,
Живет одна в избушке тесной,
Но… не об этом разговор.
Полковник Голубев – начальник
Полиции – не раз печально
Вздыхал и к Зине «подъезжал».
Вздыхал, вздыхал и… замуж взял.
Вновь бабьи сплетни-причитанья…
А Зине, в общем, наплевать:
Она уже жена и мать,
И дочку называет Таней.
(Любила Пушкина она:
Отсюда – дочек имена).
- 41.
То героическое время,
Горланя про «последний бой».
Взяв полстраны себе под стремя,
Несло убийства и разбой.
Оно несло по белу свету
Людей, бежавших от Советов,
Из Петрограда, из Москвы,
Как носит буря клок травы
Алтай бурлил, кипел страстями,
Народ поднялся на народ,
Великий наступил разброд…
Уездами и волостями
С серпом и молотом несли
Советы стон и боль земли.
- 42.
Недолго бабушкино счастье
Продлилось. Видно, Бог решил
Всю жизнь ее порвать на части
Для испытанья веры сил.
В те годы жизнь - такая малость! –
Рвалась случайно, как досталась…
Как Голубев нашел конец?..
Кто в грудь ему влепил свинец?..*
Вот юная вдова отвыла,
Отплакала. И снова жить…
(И снова времечко бежит
Мимо еще одной могилы).
Ей в этом горе, чем могла,
Семья Орловых помогла.
*Власть в Горном Алтае менялась каждые несколько месяцев. Когда город очередной раз был занят «красными», они казнили Голубева на глазах у Зинаиды: его привязали к коням и разорвали, потом тело волокли по дороге, потом дострелили. Двадцатипятилетняя бабушка на утро проснулась совершенно седой, и она не плакала, застопорились слёзы. Сердобольная соседка посоветовала ей постричься наголо, что та и сделала. Когда волосы отросли, они были совершенно черными, и оставались без седины до ее смерти, она умерла (попала под поезд) в январе 1970 года в возрасте 74 лет. Кроме того, та же соседка каждый день давала ей пить самогон. С этого времени бабушка периодически запивала, запои были тяжелые, сопровождались криками, руганью, особенно доставалось «вурдалаку Сталину», как она не попала в тюрьму – непонятно. Хотя в 30-х годах ее пытались арестовать, но ее предупредила знакомая, и бабушка срочно уехала из Элекмонара, где работала секретарем суда, в глухое село, и жила у слепой старухи-алтайки, почти не выходя из дома несколько месяцев. За это время арестовали и расстреляли тех, кто хотел ее арестовать, и она вернулась. Эти несколько месяцев четырнадцатилетняя мама жила одна. Вот времечко было!!!
- 43.
В иные годы – выжить лишь бы.
Ночной патруль заходит в избы.
Патрульный маузером в грудь
Всё норовит больнее ткнуть.
«Где Ганька, в душу, в мать, в печёнку!?
В расход тебя с твоей девчонкой,
Где Ганька?!» - снова материт.
«Не знаю», - Зина говорит.
Платок, наброшенный на плечи…
За дверью, сорванной с петель,
Бушует зимняя метель
И задувает в доме свечи.
И бабушка, как снег бледна,
Стоит в ознобе у окна.
- 44.
«Не знаю, почему они меня тогда не застрелили, вполне могли бы. Ганьку искали: где Ганька? Где Ганька? А я и сама не знала, его уже несколько дней не было дома. Он у них кого-то там застрелил. Я несколько часов под револьвером стояла, Таню* на руках держала, садиться не давали. Потом с улицы кто-то крикнул: «Всё! Кончили!» Я поняла так, что это Ганьку, видно, убили. Больше я его никогда не видела. Почему меня не тронули?.. Не знаю… Один, кривоногий, знакомый был, может поэтому. Несколько часов стояла, страшно было. И вообще, жить было страшно…»
Из рассказов бабушки Зинаиды Петровны.
*Таня Голубева – мамина сестра – умерла в 1924 году от тифа в возрасте 5 лет.
- 45.
Не вникнув в трепетность момента
Победы радостной труда
Семья простых интеллигентов
Из Томска прибыла сюда.
Был Александр ровесник Зины.
Портрет: худой, нескладный, длинный,
Любил занятий книжных круг,
И был ужасно близорук;
Носил пенсне, усы и шляпу
(Чем местным необычен был),
Жену свою жалел, любил,
Для Тани был роднее папы,
Играл на скрипке – так со слов
Рисуется мне дед Орлов*.
- Александр Сергеевич Орлов, мой дед (отец мамы) умер совсем молодым от брюшного тифа в1927 году, мама смутно его помнит, ей было 6 лет. Больше бабушка замуж не выходила. Александр Сергеевич был очень далек от политики, и с сестрой Людмилой у них были громкие споры. Миля кричала ему: «Ты - меньшевик!», а он ей в ответ; «Дура! Я – биолог!».
- 46.
Его сестра Людмила (Миля)
Была иных – новейших! – вер.
В уездах истоптала мили:
Мандат, кожанка, револьвер.
Чуть не до драки доходили
О жизни споры Зины с Милей,
Но, взяв очередной мандат,
Людмила шла, куда велят.
Одно, пожалуй, точно знаю:
Она – фанатик-коммунист
И даже, кажется, чекист –
Наивная душа, простая…
По-прежнему идет война.
Когда же кончится она?..
- 47.
Менялись козыри и масти.
В очередной переворот
Родимой пролетарской власти
Немного дали укорот.
И, оказалось, не забыли
Усердия Орловой Мили,
Искали долго по углам,
Чтобы исполнить «аз воздам!».
В ту ночь за город вывозили
Тифозных трупов целый воз, -
Их пьяненький возница вёз.
Под трупами лежала Миля.
За время этого пути
Любой бы мог с ума сойти.
- 48.
И так оно и получилось:
Девчонка тронулась умом
И после года два лечилась.
Но замечалось и потом
За нею странностей немало…
…Больших постов не занимала,
Секретарила кое-где,
Жила на хлебе и воде.
Потом родился мальчик Лёка.
Ей не везло со всех сторон, -
В пятнадцать – глупо умер он…
Старела тихо, одиноко…
Под старость жизнь – ужом с горы,
Шурша, течёт в антимиры.
- 49.
И в нищей комнатке убогой
Она закончила свой путь,
Считая правильной дорогу,
Не сомневаясь в ней ничуть.
Весьма далекая от быта,
Родной компартией забыта,
С грошовой пенсией, одна
Жила… Кому она нужна?..
И баба Зина с бабой Милей
В Чемале, у Верблюд-горы
Почти до брежневской поры
В той комнатке вдвоем прожили.
Потом Людмила умерла…
Зачем пришла?.. Зачем жила?..
- 50.
Милльоны жизней унижая,
Наворотила много дел
ИДЕЯ, быстро приближая
Великий черный беспредел.
И до сих пор дрожат колени
У всех советских поколений.
И долго «соколы» «Орла»
С ИДЕЕЙ шили всем «дела».
А в наших бедных головёнках
Смешались Пушкин, Ленин, Маркс,
Потье, «Энтузиастов марш»,
Треск лозунгов и плач ребенка…
«И в недрах наших мастерских»
Ковался следующий стих.
Нелирическое отступление
(центонные вариации на темы 20-х – 30-х годов).
Бессонница бормочет в уши
Чудовищную смесь, где я,
Где Лермонтов, Некрасов, Пушкин
И песен юности семья.
Встает заря во мгле холодной:
Кто был никем, тот станет всем.
С своей волчихою голодной
Выходит волк: «А я вас съем!»
Вставай, проклятьем заклейменный!
Надулась голова, как шар,
Кипит наш разум возмущенный,
Из уст, ушей поднялся пар.
Сошлись в дыму среди равнины
Весь мир голодных и рабов
И с ними царские дружины.
Клич: «Будь готов!» «Всегда готов!».
Бой барабанный, клики, скрежет
Великой армии труда;
Брат брата колет, рубит, режет,
Но паразита - никогда.
И он к устам моим приник –
Не Бог, не царь и не герой –
И вырвал грешный мой язык
Своею собственной рукой.
Мы – кузнецы, и дух наш молод, -
Месье прогнали со двора!
Одной ногой касаясь пола,
Мы грянем громкое «Ура!».
Читатель, чувствую, затих?
Такой вот получился стих!..
Мне много Бог еще стишков
Ночами нашептал в ушко.
Союз нерушимый республик свободных…
Сижу за решеткой в темнице сырой.
Мы – мирные люди, и наш бронепоезд
Проводит нас в недра землицы родной!..
О Сталине мудром, родном и любимом:
Так вот где таилась погибель моя!
От края до края, по горным вершинам –
Из мертвой главы гробовая змея…
От края до края, от моря до моря
Мой грустный товарищ, махая кайлом,
Каналы копает в родном Беломорье,
А в тундре – кайло поменяет на лом.
Нас вырастил Сталин на верность народу,
И с этакой мыслью куда я попрусь?
Нас вырастил Сталин, и эту породу
Сплотила навеки великая Русь.
К победе бессмертных идей коммунизма
Сижу за решеткой в темнице сырой –
Еще один в недрах великой отчизны
Вскормленный в неволе орел молодой.
Так пусть же Красная сжимает властно!
На нивах шум работ умолк.
Маркиза, как всегда, прекрасна,
А на дороге - снова волк.
А утро красит нежным цветом
Наш паровоз. Вперед лети!
И лучше нету «того свету» -
Другого нет у нас пути.
Скорее, скорее найдите, друзья,
Где Лермонтов, Пушкин, где песни, где я?
А дальше – Лермонтова слог
В советский вставился венок.
Выхожу один я на дорогу!
С южных гор до северных морей
Ночь тиха. Пустыня внемлет «богу»
Необъятной родины своей.
Широка страна моя родная.
И не жаль мне прошлого ничуть.
Я другой такой страны не знаю,
Я б хотел забыться и уснуть.
И эти, не жалея сил,
Я сам, по мере сил, сложил,
Великих авторов связал
И… славный получался залп.
А вот Некрасов подключился,
Опять коллажик получился:
Вихри враждебные веют над нами:
Всюду родимую Русь узнаю…
В бой роковой мы вступили с врагами,
Думая думу свою…
Всё хорошо под сиянием лунным:
Темные силы нас злобно гнетут,
Быстро лечу я по рельсам чугунным, -
Нас еще судьбы безвестные ждут…
Такой вот вышел шалый стих…
Пардон меня за шалости.
Конец нелирического отступления.
- 51.
А что же немцы? Где же шведы?
Откуда их во мне ростки
Я должен вам сейчас поведать,
Хотя расчеты нелегки.
У Зинаидиной свекрови
Немецкой половина крови:
Мария Карловна* – родня
Загадочная для меня.
Швед Олаф, взятый под Полтавой
Петровым воинством, решил
Остаться здесь. В России жил,
И здесь же кончил век усталый.
То был (но точных данных нет)
Марии Карловны прадед.
- Мария Карловна УФЕРС – бабушка мамы, моя прабабушка.
- 52.
Ещё война людишек гложет –
Не налакалась крови всласть;
Ещё неясно было, кто же
В конце концов удержит власть;
Ещё и холод и разруху
Несла в народ с косой старуха,
А тиф и голод, как ни жаль,
Снимали щедрый урожай;
Ещё не все перекипели
Страстишки, страсти и сердца;
Ещё не близко до конца,
И жизнь народа на пределе:
По судьбам, трупам, по золе
Шёл двадцать первый по земле.
- 53.
Что - двадцать первый в этом списке?
Читатель скажет: «Год – как год,
Хотя по времени не близкий;
Так чем же он в тебе живет?»
А мне все просто. В двадцать первом -
Голодном, страшном, вшивом, нервном –
Вновь Зина дочку родила
И… (точно!) – Ольгой назвала.
Вот, мама, время долетело.
И до тебя. Здесь проще мне
В делах копаться и в родне,
Не прерываясь то и дело.
Но это будет – КРУГ ВТОРОЙ, -
Терпите, он не за горой.
Конец алтайского поиска.
